Досье
Лена Дудукина, по делу проходит как «Болтушка», «Правозащитник», «Диссидент», 31 год
В детстве была крайне болтливым ребёнком. Ещё со школы завела привычку размышлять вслух. Эту дурную наклонность не оставила и сейчас, посему карьера шпиона не сложилась. Стихи стала писать всё от той же болтливости — терапевтическая практика говорения благоприятно сказывается на здоровье, по её же собственному признанию. Таким образом, что-то для себя решает. Заметила, что формулирует мысли в момент говорения.
Не местная. Совершив в течение шести лет (начиная с 15-летнего возраста) ряд литературных преступлений во Владимире (занималась в студии при местном отделении Союза российских писателей), перебралась творить в Воронеж. По признанию, этот город притянул своей литературной аномалией. По приезду на время залегла на дно — года четыре не публиковала стихов. Лишь изредка тайком совершала свои преступления (складывала их «в стол»). Три-четыре года назад притягательный мир преступлений вновь овладел невинной душой Дудукиной. Изменив круто свою жизнь (окончательно приняв решение остаться в Воронеже и проч.), она с новой силой начала творить.
Любит совершать преступления на тему «поэта и поэзии». Ещё одна волнующая тема — смерти. Боится её сильно. Через поэзию борется с этим страхом. Конечно, есть и любовная лирика. Из показаний Дудукиной: «Её трудно избежать».
Но больше всего Дудукина известна своей гражданской, социальной лирикой. Лет 12 активно занималась правозащитной деятельностью. Как и положено настоящей преступнице, хорошо знает историю диссидентства в СССР. Дружит с людьми, которые отстаивает права и свободы человека в России, с международной организацией «Мемориал». Есть стихи, посвященные сыну Сергея Есенина — Александру Есенину-Вольпину (активный борец за права человека, один из лидеров диссидентского и правозащитного движения в СССР), Наталье Горбаневской (поэт, участница диссидентского движения в СССР).
Публиковалась в различных поэтических сборниках во Владимире и Воронеже.
Книга «В этом городе» — первая у Дудукиной.
Допрос
— Что из себя представляет новая книга?
— Нынче такое время, когда можно найти средства и издаться хоть в 15, хоть в 20 лет каким-то небольшим тиражом. Я этого не делала осознанно: не считала, что у меня есть что-то «на книжку». И, конечно, теперь мне было страшно. Зачастую поэт публикуется в раннем возрасте, а потом просит «это всё» не читать.
Сейчас, решившись на публикацию, я подумала, что мне стоило тогда выпустить сборничек, чтобы сегодня печатать только новые тексты. Может возникнуть ощущение, что «старые» рядом с сегодняшними негармонично смотрятся.
В этом сборнике — мои стихи периода жизни во Владимире (их, конечно, меньше) и более поздние. Есть тексты 2001, 2003, 2007 годов. Конечно, откровенно слабые вещи я включать не стала, но что-то дорогое из того времени оставила.
— Можно ли назвать Воронеж городом поэзии и почему?
— Я называю Воронеж городом литературной аномалии. Конечно, многие города литераторами богаты, но воронежский случай особенный. Какое множество поэтов и писателей здесь родилось, побывало, жило, находилось ли в ссылке! Троепольский написал здесь «Белого Бима». Это проза, но какая, сколько в ней поэзии! Поэзии природы, взаимоотношений двух существ.
Сейчас я увлечена историей Владимира Нарбута, который во время Гражданской войны в 1918–19 годах издавал в Воронеже журнал «Сирена». Про этот проект выпустил книгу краевед, редактор Олег Григорьевич Ласунский. По его утверждению, это лучший литературный журнал той эпохи, создаваемый в провинции.
Среди авторов журнала — Мандельштам, Ахматова, Блок, Пастернак и так далее. Впервые в «Сирене» был опубликован Манифест «Утро акмеизма». Именно в Воронеже!
Человек жил во время Гражданской войны в Воронеже, у него была ампутирована кисть левой руки, нормальной бумаги не было, он расплачивался с авторами едой (в Москве и Петрограде деньги прежней ценности уже не имели) и делал этот журнал! А потом его расстреляла тройка НКВД (хотя и белые прежде собирались сделать что-то подобное).
— Любимый поэт?
— Цветаева и Бродский — два обожаемых, любимых полностью, бескомпромиссно, без оговорок автора. Есть, конечно, и у них какие-то слабые вещи, но при этом оба — крупные поэты.
Люблю и читаю многих других. Я очень хорошо знаю поэзию Ахматовой, люблю Баратынского, Франсуа Вийона и Юрия Левиатанского, из современников — Инну Кабыш, Андрея Родионова, Елену Фанайлову, Линор Горалик, Александра Дельфинова.
— Быть поэтом в России — приговор?
— Цветаева, я думаю, согласилась бы с этим. С её-то постоянным размышлением о тех, кому голос дан, и тех, кто «счастливцы и счастливицы, петь не могущие...». Если тебе это дано, то у тебя есть обязанность, ответственность и так далее. Это такая нервическая уверенность поэта в своей избранности, жертвенности.
А есть авторы, которые относятся к этой истории проще. Они себя исследуют, ставят эксперименты. Намеренно замолкают (Алексей Цветков-старший 17 лет не писал стихов, Кирилл Медведев — 5 лет). Я думаю, Цветаева не стала бы такие эксперименты ставить.
Мне кажется, у нас уже не то время, чтобы воспринимать поэтическое мышление как приговор. Адорно вопрошал, как можно писать стихи после Освенцима; я не понимаю, что ещё-то можно делать в этом случае, как не поэзию. Это можно назвать выбором, путём, предназначением, но никак не приговором.
Другое дело — что за стихи в России можно схлопотать приговор.
Строки — визитная карточка:
...Если и можно любить человечишку как поэта,
то лишь за это.
Не за то, как он трудится на любой из своих работ,
не за то, как он пахнет или как он одет,
а за то, что — поэт.
Внимание! Конкурс! Выбери «Поэта-36»!
Перед вами — стихотворение из новой книги Лены Дудукиной, которое выбрал сам автор. Читаем стихотворения других (ссылки в конце этого текста) и выбираем «Поэта-36»! Портал 36on.ru объявляет Воронеж городом поэзии!
***
Я живу одна.
Практикую фэншуй.
Никакому гостю не откажу.
У диванчика — стол невысокий для чая, вина, сластей.
У меня тепло.
И, кроме живых людей,
здесь бывает много иных гостей.
...Ольга Васильевна просит, чтобы в кофе был апельсин;
бабушке Наде без разницы, что заварю,
лишь посиди с ней да о чём-нибудь расспроси;
Герман Владимирович пьёт воду,
мне, — говорит, — успокоиться
пятнадцати лет не хватило,
я вымотан, я без сил.
В уголку прикорнёт, споёт и белёсо растает.
Тамара икону трогает.
Что-то в иконе её удивляет.
Смерть не намного страшнее, чем жизнь, — говорит мне. —
Всё тот же Путь.
Но страшно было тонуть.
Деды поочерёдно ведут беседы
о деревне, скотине, кладбище, картофельном урожае
и спрашивают, когда же я к ним приеду.
А бабка Тамара им за меня отвечает,
мол, и при жизни-то редко когда приезжала...
Роджер хватает книжку,
а Бурундук шу-пуэр и — к мёду!
Андрей не любит, когда квартира полна народу.
Братья О. вспоминают детство:
станцию лодок, речки Содышки мутную воду...
Есть и такие, кому пока что не доводилось,
адрес мой сжав в кулаке,
оказать мне визита милость.
Но я расставляю цветы, навожу уют.
Так или иначе, все побывают тут.
10 января 2015
Воронеж
Читать Досье на
Полину Синёву, проходящую по делу как «Радиоволна»
Фото и коллаж автора
1159
